Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]
— Миш, у тебя есть ножик, помидоры порезать? Ее вопрос словно разбудил меня, и в задумчивости я чуть было не брякнул, как Деточкин в «Берегись автомобиля»: «А черт его знает, что там есть».
— Ножик… — протянул я, собираясь с мыслями. В «Ниссане» я бы искал его глупо и долго; Поэтому я шагнул к своему рюкзаку и извлек из кармана любимый складной офицерский нож.
— Слушай, — улыбнулась Татьяна, — а зачем ты возишь с собой рюкзак?
Я перешел на зловещий шепот и сообщил:
— Я диверсант. В рюкзаке у меня тротил, чтобы взрывать железнодорожные мосты.
— А-а, — сказала Татьяна.
— Да просто старая привычка автомобилиста. Любая машина может выйти из строя, а при движении пешком ничего нет лучше рюкзака.
— А вот эта машина часто выходит из строя?
— Эта? Пока еще ни разу.
Потом я пошел поискать дров для костра. И мне повезло. Совсем неподалеку кто-то спилил березу, а увез не все — бревнышки помельче остались аккуратно сложенной кучкой. Как раз то, что мне надо. Вряд ли это были дрова все для того же пикника, но я уже ничему не удивлялся. Если бы даже бревна были поколоты, а рядом стоял мангал, лежали бы шампуры и коробок спичек с приколотой к нему запиской: «Вам, дорогой Михаил Григорьевич», я бы и это воспринял как должное. Ведь когда идут такие навороты, становишься вдруг отрешенным и царственно спокойным. Кажется, это называется запредельное торможение. С запредельным царственным спокойствием я надрал с бревен бересты, рассовал ее по карманам, а поленьев взял столько, сколько мог унести. И пошел к машине.
— Все почти готово, — поведала мне Татьяна. — Пойду позвоню по телефону.
— Что?! А-а… Валяй. Только далеко не отходи. Темнотища. Мало ли что…
— Далеко не пойду. Хворосту только пособираю. А то ты принес какие-то столбы. Как их разжигать-то?
— Эх, женщины! Ничего вы в кострах не понимаете. От хвороста один треск, а эти гореть долго будут. Ну, давай скорее…
И она скрылась за березами. Нужно ли объяснять, куда я ринулся в ту же секунду?
— Тополь, Тополь! Вызывает Ясень! Прием.
— Говори, Ясень. Прием.
— Тополь, я здесь не один. Если она подойдет, я мгновенно прерву связь. Ты понял? Просто я хотел…
— Ясень, ты идиот? Почему сразу не сказал? Кто она? Прием.
— Я не знаю, кто она. Зовут Таня. Она проезжала мимо, ей надо было помочь. Вот я…
— Дальше что?! Прием.
— Ничего. Она побудет со мной до утра. Прием.
— Ясень, ты действительно придурок. Ты понимаешь, что ты должен избавиться от нее? Прием.
— Что?! Да пошел ты!..
— Кретин! Я же сказал не убрать, а избавиться! Ты должен сделать так, чтобы она ушла. Ты понял меня? Прием.
— Она уйдет, — сказал я спокойно. — Только утром.
И без предупреждения вырубил передатчик, хотя Татьяна еще бродила где-то между березами. Просто он мне надоел, этот Тополь. Ишь, распыхтелся! Может, я его разбудил. А может, он просто скучает там один на своем ночном дежурстве и ему, конечно, завидно, что я тут девочку наклеил. Ладно, ладно…
Я включил магнитолу, по-прежнему настроенную, на «Радио-101», и в «Ниссан» стремительно ворвался полный экспрессии голос неполнозубой звезды Ардис:
— Ain't nobody's business!
Слова весьма соответствовали моменту: «Это никого не касается!»
Действительно, никого. Весело! Я закурил и стал качать в такт руками, головой, потом начал притопывать ногами.
Подошла Татьяна с охапкой хвороста.
— Любишь Ардис? — спросил я ее.
— Ничего. — Она бросила хворост прямо под колесо, словно собиралась подпалить машину.
— Неполнозубая, — сказал я, — а как поет!
Татьяна улыбнулась.
— У нее просто строение челюсти такое. А неполнозубая — это я.
— Почему?
— Зуб сломался, а вылечить некогда.
— В пьяной драке? — поинтересовался я.
— Не-а, за завтраком в осетрине хрящик попался.
— А-а… Ну-ка покажи! — Я включил фары и вышел из машины. — Иди сюда.
И она встала в свете этих ниссановских прожекторов, как актриса в лучах рампы, и лихо откинула со лба челку, и улыбнулась нарочито широко. Такой я ее еще не видел: рыжее полыхание волос над голубым блеском глаз, нежной россыпью веснушек, розовой влажностью губ и белоснежным сиянием зубов. И одного зуба — четвертого вверху справа — действительно не хватало. Но это не портило ее — это было как-то удивительно мило и трогательно, как у ребенка.
Я бросил сигарету, сделал шаг к ней и приблизил свое лицо… Дальше все получилось само собой, честное слово, я этого не планировал. Наши губы оказались слишком уж рядом. Я порывисто обнял ее и жадно захватил своим ртом ее розово-жемчужное великолепие. Она не противилась, нет, она ответила. Губами, языком, маленькими нежными ладонями, всем телом, прильнувшим ко мне. И мир исчез. Сладкий оранжевый туман плыл сквозь меня и вокруг, окутывал, обволакивал мягким теплом и ароматной шелестящей тишиной… Когда я последний раз так целовался? Со Светланой на острове Валаам, когда все было впервые, и закачались сосны, и огромное красное светило опрокинулось в озеро? Или с Белкой десять лет назад в продувном московском дворе, где посреди холодной черноты мартовского вечера мы были отдельно от всего и всех, и под двумя сомкнувшимися капюшонами наступил жаркий май, и мы летели куда-то вперед и вверх, к теплу и свету… Но, кажется, теперь было еще прекрасней.
Крикнула вдалеке ночная птица, и мы очнулись.
— Подожди, — шепнула Татьяна. — Давай поедим наконец, а?
— Пора, — согласился я. — Только очень быстро разведу костер.
Наступило минутное отрезвление. Я вспомнил внезапно, где я, с кем, почему здесь оказался и что ждет меня завтра. Все это был полнейший дурдом. Я забрался в чужую машину, нахамил какому-то важному бандиту и собирался провести ночь с абсолютно незнакомой, загадочной женщиной. Вот уж действительно «Последнее танго в лесу под Степурином». (Михаил Разгонов по мотивам одноименного фильма Бернардо Бертолуччи). Мое танго вполне могло стать последним. Да и ее тоже. Кому же из нас суждено умереть наутро? В лучших традициях правдивого российского кино последних лет — умереть придется всем, в том числе и нашим убийцам. Ах, как легко катились эти мрачные мысли, словно барашки по теплой глади моря, так легко, что я им совсем не верил! В глубине души я чувствовал, что мы оба останемся живы. Поэтому в глубине души царил праздник.
И на столе разворачивался праздник. Я даже согласился выпить шампанского, которого вообще не пью. Но это все-таки французское и вдвоем с такой женщиной! Шампанское было божественным. Татьяна была в восторге. Закуски были сказочно хороши. Про коньяк я вам уже говорил, а про остальное рассказывать просто лень. Поверьте, все было очень вкусно. И веселые тосты были. Совершенно дурацкие, отвлекающие от серьезных мыслей. Но после третьей мы загрустили. Оба, одновременно, как это случается у влюбленных. Татьяна в третий пластиковый стаканчик шампанского добавила коньяку, а я в третий пластиковый стаканчик коньяка добавлять шампанского уже не стал. Может, поэтому мы загрустили. Возникла пауза, обычно предназначаемая для вдумчивого пережевывания пищи. Но я это сделал настолько вдумчиво, что в итоге прервал паузу следующей фразой:
— А знаешь, кого ты мне напомнила?
— Кого? — спросила она с интересом.
— Майку Глумову. Помнишь, кто такая Майка Глумова у Стругацких?
— Я даже помню, кто такая Майя Тойвовна Глумова.
— Не надо о грустном. До Майи Тойвовны тебе еще далеко. Ты похожа именно на Майку из «Малыша». Ты в каком издании его читала?
— В «текстовском», ну, в этом, двенадцатитомнике.
— Не объясняй. Я там работал, в «Тексте»… Господи! Неужели я такой старый? Ведь люди, читающие Стругацких по полному собранию, — это уже другое поколение.
— Брось, Мишка, просто я слишком поздно увлеклась фантастикой.
— Стругацкие — это не совсем фантастика. Ну ладно, вернемся к Майке. Знаешь, кто еще напоминал мне ее? Татьяна Лозова. Была такая фигуристка, помнишь? Ты и на нее похожа. Правда.
Таня сделала неловкое движение и опрокинула стаканчик, потом ладонью смахнула со стола пролившееся вино и, задумчиво вытирая одну руку о другую, тихо произнесла:
— Это очень хорошо, что я еще похожа на Татьяну Лозову.
— Что значит «еще»?
— Ну, старая облезлая кошка, а все еще похожа на девочку-фигуристку.
— Перестань. Какие твои годы!
— Для спорта? — быстро спросила она.
— А при чем тут спорт? — не понял я. И мы оба помолчали.
— Слушай, — прервал я эту новую паузу, — хочешь, расскажу тебе одну историю? Только давай сначала выпьем.
— Давай.
Мы хлопнули еще по грамульке, и я начал.
ИСТОРИЯ О ВЛЮБЛЕННОМ МАЛЬЧИКЕЖил-был мальчик. Учился в институте на инженера, занимался самбо и боксом, играл на гитаре, писал стихи, песни, даже рассказы писал. Любил друзей, очень любил кино и фигурное катание. А к девочкам относился странно. Влюблялся в них и смотрел издалека. Поэтому ему было все равно, на кого смотреть: на актрис в кино, на однокурсниц в институте, на спортсменок по телевизору или на случайных попутчиц в транспорте.
![Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)